«Театр – это всегда про прививку»: интервью режиссёра спектакля «Жертвоприношение» Галины Зальцман

В одном из своих интервью А. Тарковский говорил, что кинематографический сценарий – это всего лишь монтажный лист, он не может быть отнесён ни к одному из видов литературы. В связи с этим мой первый вопрос. Каково работать с киносценарием? Это так же, как работать с пьесой, или это вообще абсолютно про другое?

Это про другое, потому что пьесы написаны специально для театра. С пьесой — проще, со сценарием — интересней. Пьеса обычно учитывает специфику театра. Кино может притворяться жизнью, оно может быть более жизнеподобным: когда в кадре показана смерть, ты веришь, что это умирает персонаж, в театре такое невозможно никогда, ни при каких условиях. Как бы отлично ни играл артист, ты всё равно понимаешь, что это игра.

И это отражается каким-то образом на тексте?

Да, приходится искать другой способ «вскрытия» текста. Кинотексты не имеют подсказок таких, как имеет пьеса. Его надо расшифровывать. Мы берём кинотекст и перепридумываем его для театра. Из-за этого он очень сильно меняется: по жанру, по способу существования, по методу концентрации событий. Нам приходится перемонтировать текст, так как события в фильме определённым образом рассказываются за счёт, например, того, что есть движение камеры, крупность плана. На сцене нам приходится переставлять местами эпизоды, пересобирать их, чтобы не нарушать логику драматургии. Способ монтажа нам тоже нужно перепридумывать. Мы не можем себе позволить длинные планы, допустим, мы долго снимаем траву… Хотя, это тоже, конечно, сегодня возможно…

Сейчас многие режиссёры любят на сцене работать с камерой…

Да, камеру мы тоже используем в спектакле. У нас есть персонаж, который с этой камерой взаимодействует. Через её объектив он смотрит на происходящее. И это другой, скажем, ракурс происходящего.

На этапе задумки кино было несколько вариантов сюжета. Один из самых ранних назвался «Ведьма». Если вкратце, это была история о мистическом излечении больного, которую для Тарковского написали братья Стругацкие. Однако впоследствии режиссёр трансформировал эту камерную историю и вывел её на общечеловеческий уровень. Понравился ли вам вариант Стругацких?

Я знакома со сценарием Стругацких, у них история совсем компактная — один человек борется со своей смертью, со своим собственным концом света. Тарковский выводит действие одновременно на два плана – всемирный и локальный. Несмотря на то, что угроза конца света общечеловеческая, режиссёр всё же показывает её на примере одной семьи.

У Стругацких гораздо заметнее, ярче прописан персонаж по имени Отто. В нём больше видно «булгаковщины», сразу чувствуешь, что он представитель параллельного мира. У Тарковского это размыто, неочевидно.

Как бы Вы охарактеризовали Александра, главного героя сценария Стругацких? В начале он продвигает идею, что смерти бояться не надо, говоря: «Смерть – вот истинная цель жизни», но, когда узнаёт про страшный диагноз, пытается зацепиться за жизнь. Похоже на лицемерие…

У Стругацких герой говорит: «Не надо бояться смерти», потому что он сам её боится. Мы ведь чаще всего говорим о том, что нас триггерит, что нас волнует. Александр очень похож на лицемера. Он выглядит как прожжённый циник, как и всё то общество, в котором он живёт, которое нормализировало ад семейного очага, например. Он отказался от Бога, разложил всё по полочкам — почему одни считают, что он есть, а другие — почему его нет. Он может цинично говорить про веру, но, в действительности, он будто бы обижен на несправедливость. Разочаровался в Боге, и поэтому отрицает его. Хотя, человек, который произносит слово «Бог» уже не отрекается от него, он носит его внутри, у него с ним конфликт. И человек, который говорит: «Бог умер», на самом деле уже ближе к Богу, чем тот, который вообще ничего не говорит. За словами «Бог умер» я слышу страдание (Бах называет это Страстями). Александр под маской циничного человека ведёт конфликт со Всевышним. Поэтому мне этот герой не кажется потерянным, и не только мне, но и Отто — этому посланцу непонятно, «сверху» он или «снизу». И этот посланец (почтальон) приходит к Александру, находящемуся в конфликте с Богом, и начинает задавать ему каверзные вопросы.

Является ли Александр Тарковского атеистом в начале фильма или нет? «Какие у Вас отношения с Богом?», — спрашивает Отто. «Боюсь, что никаких», — отвечает Александр. Это признак атеиста или признак того, что он в конфликте?

Человек может сказать: «Я атеист», но при этом им не являться. Александр говорит, что у него нет никаких отношений с Богом, потому что он не собирается разговаривать с Отто об этом, но мы же слышим его монологи до и после, и он говорит про Всевышнего. То, что он закрывает эту тему, не значит, что в него этот вопрос не попадает. Собственно говоря, Отто задаёт ему этот вопрос, именно потому, что он знает цель. Это больной вопрос Александра. Отто ему во всех узловых сценах закидывает больные вопросы, обращает его внимание на такие вещи, которых он не видит. Например, у Александра в комнате висит за стеклом репродукция картины Леонардо да Винчи «Поклонение волхвов». Такая обыденная вещь, он ходит мимо неё каждый день. Вряд ли он в эти моменты думает о ней как о великой картине великого Леонардо или как о картине о великой жертве. Там написан маленький Христос — написан он живым человеком, ребенком, который родился из плоти и крови и принял страдания, чтобы нас всех спасти. Но этого Александр не замечает, а Отто обращает на это его внимание. Он заставляет посмотреть на простые вещи, которые людям даны, они есть, но мы проходим мимо, не замечаем их. Мы привыкли, нам кажется это нормально, что у нас рождаются дети, что мы можем видеть цвета, что мы можем любить… И не ценим этого, потому что, кажется, это нам принадлежит априори.

Брали ли Вы что-то из сценария Стругацких в спектакль?

Мы работаем только со сценарием Тарковского.

Не так давно была опубликована книга переводчицы Лейлы Александер-Гарретт, помогавшей режиссёру в создании кинокартины «Жертвоприношение», «Андрей Тарковский: собиратель снов», куда вошли её дневники, которые она писала во время съёмок. Помогли ли Вам в создании спектакля воспоминания переводчицы?

Мы с командой смотрели её большое трёхчасовое интервью, но это скорее для понимания контекста, для понимания того, что происходило с Тарковским во время подготовки и съемок.

Как вы относитесь в общем и целом к феномену жертвоприношения?

В слове «жертвоприношение» чувствуется язычество. В этом и есть большая загадка и парадокс, он интересный и сложный. В действительности жертва человеческая не связана какой-то определенной религией. Принесение себя в жертву, искреннее, без ожидания благодарности — это невероятный для человека шаг. Если он способен на такое, то это очень похоже на сумасшествие. Отказ от самого себя — самый сложный отказ. Это самая сложная жертва, которую можно принести. Если ты уже принёс в жертву самого себя, то что тебе нужно взамен?

Жертвоприношение — понятие кровавое. Когда мы говорим «жертвоприношение», мы не представляем, что люди принесли хлеб, мы представляем какую-то кровь, а кровь — это всё, что у нас есть.

Есть ли в спектакле упоминание о месте и времени действия?

Нет.

То есть история могла произойти когда угодно и где угодно?

Человечество находится во временной петле. Мы эгоистичны, амбициозны (даже если мы говорим о каком-то суженом пространстве — о пространстве семьи) и тем или иным образом всё время приходим к тому, чтобы раздолбать этот мир. В какой-то момент всё становится настолько горячим, что может взорваться мгновенно. Но всякий раз нас что-то спасает, что-то удерживает. Вот однажды был даже послан Христос на Землю. Если посмотреть глобально на человечество, есть какие-то катаклизмы, затем спады, мы доходим до такой точки, когда всё становится настолько опасным, тоненьким, хрупким, и единственное, чего нам хочется в этот момент, чтобы что-то случилось такое, чтобы сохранилась наша привычная жизнь, чтобы все стало, как было.

Если вкратце, о чём ваш спектакль?

О возможности человека понять, что от него тоже что-то зависит.

Герой «Жертвоприношения» становится человеком, взявшим на себя бремя «коллективной вины». Может ли один человек искупить вину за всех, учитывая, что он простой смертный?

Этого никто не знает. Кому известно, как устроен этот мир? Мы всё время совершаем одни и те же ошибки. Культура пытается сохранить память, запечатлеть время, зафиксировать важное. Ставятся спектакли, снимается кино, пишется великая музыка, чтобы люди могли обратиться к опыту прошлого. Скажем, есть тысячи картин, скульптур, свидетельствующие, что Христос существовал, что принёс себя в жертву ради людей, ради спасения всей Земли. И мы как бы знаем, но это знание ничего нам не даёт. Это не наш личный опыт. Мне кажется, культура занимается тем, что подает сигнал, реагирует на катаклизм, обращает внимание на боль. Когда человек пишет «Поклонение волхвов» или «Пьету», он подаёт сигнал SOS, он говорит: «У нас проблемы. Кажется, мы утратили веру в Бога». Но все эти сигналы остаются для нас потом просто картинками на стене.

Почему нужно идти и смотреть спектакль «Жертвоприношение»?

Театр — это всегда про прививку. Это не сама жизнь. Это демо-версия. Мы же делаем все прививки, и не болеем. Может быть, когда видишь какую-то демо-версию, то это даёт тебе возможность что-то обойти. Мы не ставим сложный, скучный, длинный, заумный спектакль, мы ставим спектакль про одну семью, в которой очень понятные, знакомые отношения. Со стороны смотреть это бывает очень забавно. Мы ставим трагикомедию, скажем так. В этой трагикомедии про катастрофу есть место довольно ироничным вещам, потому что посмотреть на себя со стороны бывает очень забавным. Да, в сюжете спектакля есть сложные события. Но ведь это самое интересное — как люди ведут себя во время сложных событий. Есть фильм, например, «Не смотрите наверх», и это комедия, хотя ситуация там самая что ни на есть фатальная — на землю летит огромная комета. Но всё же это комедия, в ней важно то, КАК люди воспринимают это событие. Мне не кажется, что мы делаем сложный спектакль, который будет трудно смотреть. Люди, которые любят Тарковского и пойдут на постановку, безусловно, увидят общие мотивы. Ведь мы ведём диалог с этим кино, но у нас уже другой взгляд на ту проблему, которую обозначает режиссёр фильма. И люди сейчас другие.

В фильме Тарковского главный герой говорит: «…если каждый день точно в одно время совершать одно и то же действие как ритуал систематически и непреложно, каждый день в одно и то же время — мир изменится». Есть ли у вас в жизни какой-то ритуал? Действие, которое вы совершаете пусть не каждый день, но с определённой регулярностью?

Репетирую.

Это больше как работа, наверное…

Это, конечно, работа, но довольно часто эта работа связана с желанием что-то изменить. Это, возможно, высокомерие, когда ты думаешь, что в твоей жизни есть какой-то смысл. Потому что, на самом деле, его нет.

Ну да, то, что мы сами себе придумали, то и смысл…

Та жизнь, которую ты проживаешь, со всеми её невзгодами и радостями — она и есть главный подарок. Осознать, что ты просто живёшь, существуешь — это и есть твой смысл жизни. Но человеку этого мало, может для мухи это «ок», может быть, даже для собаки это «ок», но человеку этого точно мало, он хочет понимать, что он нужен, что он важен. Все эти вопросы по типу «В чём смысл моей жизни?», «Кто я?», «За что меня любить?», которые мучают человечество, они глупые, на них нельзя получить ответа. А вопрос был про ритуал… Но мы всё равно ищем какой-то смысл в своём существовании, и поэтому есть ритуальность: что бы ни случилось, ты продолжаешь топтать свою дорогу. Сколько раз возникает в жизни у любого, в особенности, творческого человека, момент, когда сам себе говоришь: «Всё, всё, хватит, я, кажется, непригоден, надо свернуть, дворником пойду, водителем автобуса». Но надо делать над собой усилие и топтать свой путь. Хочется ведь какие-то плоды видеть, а иногда их долго не видно. И в этот момент есть соблазн свернуть. И перестать топтать эту дорогу. Но, наверное, думаю я, если непреложно и ежедневно толкаться лбом в одну и ту же дверь — что-то изменится. Не может не измениться. И это, в некотором роде, ритуал.

Премьера спектакля Галины Зальцман «Жертвоприношение» состоится в петербургском Театре на Васильевском 5 и 6 октября.

Текст: Елена Беляева

Оставьте комментарий